Эпоха Последних Слов. Часть вторая. Глава пятая - Огонь.

    ГЛАВА V. ОГОНЬ

    Вблизи клыки каменной обезьяны оказались меньше, чем выглядели с противоположного конца моста — как раз в рост Рихарда. Проходя между ними, он расставил руки и коснулся пальцами каменной поверхности. Она была теплой, шершавой и совершенно реальной. Как и рокот барабанов, поднимающийся навстречу из обезьяньего зева.

    - Они приветствуют тебя, - сказал орк. - Славят великого героя.

    - Меня? - усмехнулся Рихард. - Во мне нет ничего великого. Я просто схлопотал несколько стрел и потому оказался здесь.

    - Ты не прав, рыцарь. Вспомни свои сны.

    - Они не имеют ничего общего с этим.

    - Враги пытались достать тебя. Но мы успели раньше. Только и всего.

    Они углублялись в пещеру, спускаясь все ниже по пологому склону «пищевода» гигантского каменного существа. Гладкие своды постепенно расширялись, отсветы пламени на стенах становились ярче, а гулкий, тяжелый ритм, призывно пульсирующий внизу — громче. Вскоре он заполнил собой все вокруг, заглушил шаги, сделал невозможными разговоры. Простой, но захватывающий музыкальный рисунок отзывался во всем теле, проникал в сердце, заставляя его биться в такт, ускорял движение крови по венам, вызывал в сознании отчетливые образы: десятки зеленокожих великанов, танцующих вокруг огромного костра на поляне посреди погруженных во мрак джунглей, мощные кулаки, сжимающие пики с человеческими черепами на каменных остриях, черные в лунном свете полосы на задранных к небу клыкастых мордах.

    Рихард знал, что орки не брезговали человеческим мясом. По крайней мере, так говорили наставники в Ордене: до того, как пятьдесят лет назад заключили перемирие, степняки нередко съедали пленных, захваченных во время набегов. Это вполне могло оказаться правдой. С самого детства, с тех вечеров, когда мать, отправляя близнецов в кровать, грозилась позвать орков, они оставались для Рихарда и Вольфганга просто пугалом, некой нереальной, далекой угрозой, вроде старческого слабоумия, до которого доживает лишь один из сотни мужчин. Но теперь Рихард спускается в священную пещеру орков, находящуюся в самом центре джунглей Ру-Аркха, а следом идет зеленокожий, которому он почему-то безоговорочно доверяет, и ведет его в чертоги великого бога войны. Сильнее всего в происходящем удивляло собственное спокойствие.

    Он попытался спросить о людоедстве, однако не услышал собственного голоса за шумом барабанов. Сейчас они звучали совсем близко: в общем потоке уже стало возможно различить небольшие расхождения с основным ритмом. Кто-то чуть запаздывал, кто-то, наоборот, слегка забегал вперед, кто-то, полностью поглощенный игрой, обогащал рисунок спонтанными узорами. Рихард никогда не слышал ничего подобного. Эта примитивная, невероятно простая музыка, казалось, была полнее и насыщеннее сочинений любых известных ему композиторов, забиралась в душу на глубину, недоступную даже Королевскому оркестру, на выступлении которого он был несколько раз, или орденскому Хору, чьи песнопения он посещал постоянно — и будила там истину, усыпленную долгими годами воспитания и службы.

    - Это привратники, - сказал его провожатый. Грохот заглушил слова, но Рихард все же услышал их, уловил не звуки, но смысл. - Величайшие шаманы наших племен. Каждый из них играет на барабане, обтянутом его кожей. Такие инструменты безоговорочно подчиняются своим владельцам, не позволяют им сбиваться с ритма.

    Рихард содрогнулся. Он приближался к сердцу мира мертвых, здесь действовали иные законы, и обычное человеческое отвращение попросту не имело права на существование.

    - Они сами их обтягивали? - спросил он, и на этот раз орк услышал вопрос.

    - Нет, - пояснил тот. - Когда шаман умирает, его кожа используется для барабана. Потом их хоронят вместе.

    - Вы же не хороните умерших.

    - Павших, - поправил провожатый. - Погибший на поле боя не нуждается в погребении. А шаманов мы сжигаем. Иначе их души не найдут сюда дороги.

    Он помолчал и добавил:

    - Они не любят чужаков.

    Рихард не нашелся, что сказать. Да и не было нужды в словах — они вышли в большую пещеру, где возникал ритм. Огромные костры горели на высоких пирамидах, сложенных из грубо отесанных каменных блоков, разгоняли оранжевым светом густую, плотную тьму, разбрасывали по стенам тени, непрерывно извивающиеся в сложном, противоестественном танце. Из чадной черноты, в которой тонул потолок пещеры, ужасными сталактитами спускались связки белых костей и черепов. Рыцарю хватило одного взгляда, чтобы различить среди них и человеческие. Но отнюдь не это произвело на него самое жуткое впечатление.

    На ступенях пирамид сидели музыканты. Массивные, сгорбленные фигуры, безликие, бесформенные: их полностью скрывали накидки и маски из козьих шкур, украшенные множеством звериных рогов, когтей и пестрых перьев. Некоторые маски были сплошными, без прорезей, на других прорези стягивались грубыми стежками, и лишь у немногих сквозь неровные дыры в шкурах виднелись налитые кровью белки закатившихся глаз или кривые желтые клыки.

    Ладони и заскорузлые пальцы беспрестанно опускались на мембраны высоких деревянных барабанов, наполняя полумрак пещеры тяжелым гулом ударов. Эхо билось в стены, отражалось от колышущихся в такт теней, вырывалось сквозь широкий проем в коридор, ведущий к каменной пасти.

    Когда Рихард вошел, шаманы сидели совершенно неподвижно: их можно было бы принять за своеобразные украшения пирамид, покрытые шкурами статуи, если бы не стучащие руки. Но стоило ему сделать пару шагов вглубь зала, как фигуры зашевелились, беспокойно, беспорядочно, словно разбуженные посреди глубокого сна. Ритм резко ускорился, самозабвенный пафос сменился тревожностью, затем угрозой. Рыцарь чувствовал это так же ясно, словно имел возможность смотреть в зубастые лица привратников. В любую секунду его запросто могла постичь участь несчастных, пытавшихся пройти здесь раньше и наполнивших своими костями узлы, свисающие с потолка. Развернуться и побежать назад не давало только странное ощущение всемогущества, бессмысленный, но непобедимый кураж, ведомый лишь истинным героям, являющийся на самом пороге гибели.

    Некоторые из музыкантов поднимались во весь рост, заслоняя собой костры на вершинах пирамид. В редких прорезях масок ворочались безумно вытаращенные глаза и скалились, истекая слюной, хищные пасти.

    Рихард шагал вперед, не глядя под ноги, не поворачивая головы. Если хоть один из них бросится на него, битвы не избежать, и, скорее всего, она получится короткой. Мягкая, податливая человеческая плоть не способна поспорить с острыми клыками в полпальца длиной. Но он готов был драться до самого конца. До тех пор, пока не перегрызут горло, не оторвут голову. И от предвкушения боя, пусть и заведомо проигранного, глубоко внутри, где-то под сердцем, разгорался белый, прозрачный огонь радости. Что может быть лучше, чем схлестнуться с врагом, доказывая свое право на существование? Что может быть лучше, чем, проигрывая поединок, на последнем издыхании впиться зубами в душащую тебя руку, ощутить во рту соленый вкус чужой крови, чужой боли? В подобные моменты, на краю пропасти, лицом к лицу с непобедимым, неизбывным, всепоглощающим финалом, жизнь тоже становится бесконечной, вспыхивает ослепительно, подобно тысячам солнц. И сквозь это сияние на тебя смотрит вселенская вечность. Как на равного.

    Рихард не ускорял шага, хотя боковым зрением видел, что шаманы начинают спускаться с пирамид, тянутся к нему когтистыми лапами. Барабаны стихали один за другим. Ритм оставшихся сломался, превратился в какофонию, беспорядочное разнозвучие, отзывающееся болью в ушах. Грохот редел, рассыпался на отдельные ручейки, которые стремительно мелели, впитывались в темноту.

    В ту самую секунду, когда раздался последний удар по мембране, впереди появилась ровная вертикальная полоса чистого дневного света. Она быстро расширялась, и сквозь нее внутрь лились лучи висящего в зените солнца, захватывая мириады пылинок, висящих в воздухе, делясь с каждой из них толикой своей красоты. С легким, чуть слышным скрипом открывались ворота, ведущие в зеленый океан джунглей. Рихард понял, что прошел последнее испытание.

    Сразу за каменным порогом начиналась узкая песчаная тропа, уходящая в глубину зарослей. По обе стороны от нее в высокой ярко-зеленой траве виднелись ржавые шлемы, зазубренные клинки, наконечники копий и пробитые щиты. Судя по всему, здесь проходившие воины избавлялись от ставшего ненужным оружия.

    Рыцарь сделал несколько шагов по песку, вслушиваясь во влажный шум леса: гомон бесчисленных птиц и шорох широких пальмовых листьев на сплошном фоне многоголосого лягушачьего ора. Он обернулся. Позади не было ни горы, ни ворот, уводящих внутрь — только тропа, по-змеиному выползающая из чащи. Следы его босых ног виднелись на всем ее протяжении. Может, и вправду только причудились зловещие шаманы и пещера? Орк-провожатый тоже исчез. Да и существовал ли? Воспоминания, мысли путались, смешивались, таяли в сером тумане сознания, и, чем сильнее Рихард пытался понять, что происходит, тем меньше понимал. Он твердо знал, что все вокруг него — не реально, что на самом деле его тело, истошно цепляющееся за жизнь, находится где-то далеко, на ином уровне пространства, беззащитное и почти мертвое. Он помнил слова, сказанные орком рядом с разрытой могилой на вершине утеса, помнил ветхий мост над пропастью и широко распахнутую пасть каменной обезьяны. И где-то далеко, либо в глубине джунглей, либо только в его измотанном разуме вновь звучал глухой барабанный бой.

    Рихард вздохнул и двинулся вперед по тропе — в ту сторону, где еще не отпечатались его следы. Он решил не думать о происходящем. Любая дорога рано или поздно заканчивается, и эта тоже наверняка приведет его куда-нибудь.

    Полоса песка тянулась сквозь дебри, мимо необычайно высоких, сплошь увитых лианами деревьев, мимо непролазных колючих кустарников, над которыми то тут, то там поднимались статуи, полуразрушенные и поросшие мхом. Иногда путь преграждали поваленные стволы, полные крупных черных муравьев. Груды изрубленных доспехов и поломанного оружия на обочинах становились все больше. Они состояли не только из орочьих образцов: кроме ощетинившихся гвоздями палиц, погнутых ятаганов и потрескавшихся каменных секир попадались гномьи боевые молоты, рыцарские фальшионы, кинжалы, скипетры паладинов. Иногда, заметив более или менее пригодный клинок, Рихард останавливался, раздумывая, стоит ли взять его. Просто на всякий случай. Но так ни одного и не поднял.

    В беспросветной зеленой мгле леса постоянно двигались смутные, едва различимые силуэты, хрустели кусты под чьими-то тяжелыми шагами, и рыцарь все время чувствовал на себе настороженные неприветливые взгляды. Он не тратил силы на то, чтобы рассмотреть тварей, наблюдающих за ним, не отвлекался от основной задачи. Идти. Шаг за шагом, век за веком приближаться к неведомой цели. Ведь не просто же так его притащили сюда. Порой он оборачивался, но лишь для того, чтобы посмотреть на оставленные следы, чтобы убедиться в их — и своей — реальности.

    Буйно разросшиеся кроны деревьев смыкались над тропой, не давая солнечному свету проникнуть внутрь, но и без того здесь было очень жарко. Пот градом лился по спине и шее Рихарда, сочащийся влагой воздух с трудом покидал легкие, и в конце концов силы оставили молодого рыцаря. Он медленно брел, опустив глаза, едва переставляя ноги, стараясь сберечь последние крупицы огня, разожженного искрами орочьих барабанов.

    Однажды, спустя целые эпохи, когда боль в левом колене стала нестерпимой, он застонал и поднял голову. Песчаная тропа впереди выбегала на обширную болотистую поляну, заросшую камышом и высокими пестрыми цветами. Посреди поляны возвышался холм, на котором...

    Не может быть.

    Об этом он слышал. Читал. Знал.

    Каркасом сооружения служил огромный скелет неизвестного чудовища — возможно, дракона или гигантского василиска. Ребра и остатки крыльев образовывали стены, а усеянный острыми пластинами хребет был чем-то вроде конька крыши. Конструкцию скрепляли многочисленные ржавые цепи, увешанные несчетным количеством более мелких скелетов: людских, орочьих, эльфийских и гномьих. Черепа бесстрастно таращились в пространство, равнодушно встречали яркий солнечный свет, больше не способный ослепить их.

    Костяной шатер.

    - Не может быть, - пробормотал Рихард вслух, и звук собственного голоса словно бы разбудил его, вернул из пустоты в этот, пусть и не совсем реальный, мир. - Он же ушел. Ушел вместе с остальными... не может быть.

    Забыв о боли в колене, разрываемый ужасом и восторгом, рыцарь поспешил к шатру. Что бы ни скрывалось внутри, оно ждало его.

***

    Он поднимался к свету, и чем прозрачнее становилась тьма вокруг, тем больше он знал о себе. Сначала пришло имя. Вольфганг. Так его звали. Потом появилось еще одно. Рихард. Брат. Тот, кто может спасти или погубить мир. Вслед за этим знанием ворвалась боль, а вместе с ней и воспоминания.

    Воспоминания о том, как Гыр Щербатый рванулся навстречу стрелам, широко расставив руки, распахнув пасть, подставляя всего себя стальному дождю. Его утробный рык сотряс воздух, вплетаясь в еще не погасшие отзвуки костоломова голоса. То, чему предстояло случиться в следующие доли секунды, было очевидно: волна стрел должна накрыть отряд, пронзить в десятке мест зеленую плоть Гыра, пригвоздить к земле остальных, хлестнуть краем по лошадям и, скорее всего, убить одну из них. Те, наверху, целились кучно, грамотно, старались не задеть животных, но Вольфганг видел, что несколько стрел летели прямо в перепуганных кобыл. Увернуться, уйти из-под было уже невозможно: тело замерло, скованное внезапностью случившегося.

    Но что-то произошло в это невероятно прозрачное мгновение, отозвалось в сознании болезненным ощущением струны, лопнувшей на самом сложном аккорде. Пространство вокруг Гыра вспыхнуло вдруг бледным синим светом, очертив полусферу, закрывшую собой не только толстого орка, но и всех, кто находился на расстоянии двух вытянутых рук от него. До Вольфганга и Костолома этот призрачный щит не дотянулся, и рыцарь непременно погиб бы, но зеленокожий великан, сориентировавшись в последние доли секунды, рванул его вслед за собой под прикрытие колдовской преграды.

    Синий свет гасил смерть. Стрелы бились об него, словно о каменную стену, ломались, разлетались, сыпались на землю беспомощными обугленными обломками. Видно было, как тяжело дается Гыру это чудо: он словно бы поднимал и удерживал над землей не невесомое пламя, а самый настоящий стальной щит в несколько шагов шириной. Вздулись жилы на плечах и шее, скрипели стиснутые клыки, из правого уха мелкими капельками сочилась кровь.

    Победные вопли наверху сменились испуганно-изумленными. Потом наступила тишина, и Вольфганг на какое-то мгновение даже подумал, что враги отступили. Но всего через три или четыре удара сердца понял свою ошибку. Они и не думали отступать, просто перегруппировались и пошли в атаку.

    Рыцарь пробился сквозь воспоминания и открыл глаза. Это движение сразу отозвалось глухой болью в висках и затылке. Он несколько раз моргнул и приподнял голову, еще не до конца осознавая, где находится. Рядом с ним, озабоченно заглядывая ему в лицо, сидел Ыр Костолом. Орк лишился устрашающих палиц и цепей, на запястьях его могучих рук, покрытых запекшимися порезами, остались светлые полосы. Сглотнув, Вольфганг спросил:

    - Что случилось?

    Орк бросил взгляд в сторону, и оттуда донесся знакомый голос:

    - Очухался, братишка? Слава Крому!

    Скалогрыз. Вольфганг приподнялся на локтях, повернулся. Гном расположился на низкой деревянной лавке и выглядел даже хуже, чем обычно. Левая рука его висела на перевязи, а на правой скуле темнел внушительного вида синяк. Когда сапер ухмыльнулся рыцарю, стало видно, что его зубы тоже понесли серьезные потери.

    - Здорово, вояка! – сказал Скалогрыз. – Мы уж думали, ты все, отлечил свое.

    Рядом с гномом сидела эльфийка. Элли. Так ее зовут. Пламенная Ладонь, или что-то вроде того. Симпатичная. Она грустно улыбнулась Вольфгангу и тут же отвела взгляд. У ее ног возился Червяк, как никогда грязный и взлохмаченный.

    - Где остальные? – спросил рыцарь. – Харлан?

    - Не представляю, - ответил Скалогрыз. – Его утащили… братья-алкоголики.

    - Алхимики, - поправила его Элли, произнеся это слово с едва заметным акцентом.

    - Да какая разница!

    - Алхимики? – Вольфганг с трудом сел, окинул взглядом помещение: сырые каменные стены, устланный сырой соломой пол, две покосившиеся лавки и узкое, забранное решеткой окошко под потолком. – Мы в цитадели?

    - Угу. Девятая. Сколько их вообще?

    - Двенадцать, - рассеянно ответил Вольфганг. Он начал массировать пальцами виски, чтобы хоть немного успокоить мечущуюся в глубине черепа боль, и нащупал под кожей странные утолщения. Шишки? Так симметрично? Мысли сбились с дороги, провалились в бездну страха и отчаяния.

    - Как мы здесь оказались?

    - Память отшибло? Бедняга. Вулкан взорвался…

    Да. Вулкан. Он помнил яростный рев, разрывающий небеса, сшибающий с ног ветер и чудовищное облако черного дыма, наползающее на мир. Помнил алые сполохи, бьющиеся в судорогах в глубине облака. Огонь. Он помнил огонь. Удушающий жар, пожирающий кожу, пронзительные крики сгорающих заживо и тошнотворный запах жженой плоти.

    - Они спасли нас?

    - Вроде того. Тех, кого успели спасти.

    - Так что с Харланом?

    - Тяжело ранен. Ожоги и… мечом получил. Когда алхимики сажали нас сюда, он был еще жив. Не знаю, как сейчас.

    - Ясно. Гыр?

    Гном покачал головой:

    - Погиб.

    Образ: копья, пронзающие зеленую кожу. Широкие ладони ломают древки. Щербатый наваливается на врага, впивается клыками в испуганное белое лицо. Острия пробивают его насквозь, окровавленная сталь показывается из спины.

    - Распрекрасная?

    Элли и Червяк всхлипнули одновременно.

    - Умерла, - сказал Скалогрыз. – Жаль старуху.

    Маленькое, сухое тело, распростертое у полозьев. Темная лужа вокруг головы, вокруг слипшихся седых волос. Чей-то тяжелый сапог наступает на тощую стариковскую ладонь, и пальцы ломаются со слабым хрустом.

    - Жаль, - согласился Вольфганг. – А братья объяснили вам, почему мы здесь?

    - Ни один из них с нами не разговаривал. На вопросы не отвечали. Когда Ыр попытался вырваться, кинули ему в морду каким-то порошком, он тут же и вырубился.

    - Попадется мне хоть один, - прогудел Костолом. – Вырву челюсть. И ей забью.

    - Камень забрали?

    - Конечно. Не ради нас же они туда приехали.

    С помощью Ыра Вольфганг поднялся. Ноги были как ватные, глаза слипались, требуя отдыха. Немедленно. Лечь и спать. Он подошел к низенькой двери, окованной широкими чугунными полосами, и принялся стучать.

***

    За те несколько дней, пока он отсутствовал, Заставные Башни успели превратиться из обугленных руин в крепость. Конечно, черноту со стен не вывели, но так ему нравилось даже больше. Стоя на балконе магистерских покоев, Аргрим наблюдал за рабочими, копошащимися внизу. Они восстанавливали зубцы главного барбакана, обрушившегося после взрыва в пороховой комнате два с половиной месяца назад. Среди трудяг были и крестьяне, сумевшие уцелеть в окрестных деревнях, и гномы-беженцы, пришедшие во владения Ордена, спасаясь от подземного проклятия, и даже несколько орков, занесенных сюда раскаленными ветрами глобальных катастроф.

    Аргрим усмехнулся. В происходящем имелась своя, злая, но очевидная ирония. Народы веками враждовали друг с другом, постоянно стремились к достижению мира, но даже в самые спокойные годы война была неотъемлемой частью их жизни. Однако теперь, когда города превратились в дымящиеся развалины, а три четверти населения погибли, оставшиеся смогли преодолеть вековую вражду. Внизу орки таскали камни, обтесанные гномами, и укладывали их на раствор, приготовленный людьми. Все понимали друг друга с полуслова, никто не огрызался, не отказывался работать. Наверняка, если бы здесь нашлись эльфийки, они бы тоже прекрасно вписались. Но самое смешное, разумеется, заключалось в том, что исход был предрешен. И он не таил в себе ничего нового. Война. Правда, на этот раз не орки пойдут против людей, не эльфы объявят охоту на гномов. На этот раз огонь уничтожит всех. Никому не спастись от пожара последней бойни: солнце погаснет, и единственным источником света останутся языки пламени, пожирающего мир. Пусть пока верят в передышку, пусть надеются на счастливый исход. Во всех землях, от чащоб Ру-Аркха до торосов Зубастого Залива, только один человек точно знал, что грядет.

    - И только один достоин великой награды! - прошелестел где-то на краю сознания голос хозяина. Верховный Погонщик Теней чрезвычайно гордился тем, что его тело служит сосудом для великого демона, Сказанного-Во-Тьме. Тот, кто жил в нем, был первым из слов Проклятия, произнесенного перед смертью безумным богом, а значит, самым старшим и могущественным. Подчиняться ему — радость. Являться его частью — невероятная честь.

    Улыбаясь, Аргрим вернулся в покои. Запах крови полностью заглушали благовония, хотя чернота, запекшаяся в щелях между небрежно вымытыми плитами пола, недвусмысленно свидетельствовала о том, для чего в основном использовался этот мрачный зал. Из окон выбили витражи, проемы заложили кирпичом и завесили широкими багровыми полотнищами с символом учения Погонщиков в центре, вышитым зелеными шелковыми нитями. Пожалуй, с кирпичом поспешили.

    Его светлейшее высочество семнадцатый лорд-архитектор Заставных Башен сир Йоганн Раттбор, сидевший сейчас на троне и диктовавший указ разместившемуся на полу писарю, гнил. Как и полагается любому мертвецу. Его плоть разлагалась, наполняя воздух в помещении характерным тошнотворным ароматом. И если Аргрима это обстоятельство само по себе никак не волновало, то от посетителей, жаждавших встречи с новым правителем Фархейма, его следовало скрывать. Наглухо замурованные окна ничуть не способствовали исчезновению запаха. Приходилось постоянно жечь благовонные травы, держать открытой дверь на балкон и снять факелы с колонн, расположенных вокруг магистерского трона. Аргрим как мог замедлял процесс распада, однако любая, даже самая сильная магия, не в состоянии тягаться с природой.

    Сам сир Раттбор, похоже, не до конца осознавал происходящее. Он понимал, что происходит, но отказывался принимать правду, истово веруя в милость Темных Владык. Его никак не покидала уверенность, что, как только он выполнит все их требования, они даруют ему новое, здоровое, живое тело. Аргрим не пытался переубедить его. В конце концов, старик пока был им нужен — во всех Трех Королевствах не осталось никого, кто пользовался бы у людей большей поддержкой и авторитетом. Молодые паладины, видевшие смерть Раттбора, давным-давно уже лежали в земле, немногие уцелевшие бароны разбежались кто куда, а короли погибли первыми в Ночь Безумия. Неудивительно, что выжившие крестьяне и ремесленники из разоренных деревень, из разрушившихся городов и выгоревших хуторов стягивались сюда, в Заставные Башни. Никого из них не насторожило, что на вершинах башен развеваются другие флаги. Никого не волновало, что на стенах и у ворот их встречали не благородные паладины, а странные молчаливые воины, вооруженные парными мечами. Никого не беспокоили загадочные шумы по ночам, и даже внезапные исчезновения детей не вызывали паники. Стадо исчерпало свои возможности и отчаянно нуждалось во власти. В погонщиках.

    - Написал? - хрипло спросил магистр. Голос его заметно изменился, пока Аргрима не было.

    Писарь кивнул.

    - Хорошо, - проскрипел Раттбор. - Пиши дальше. «...Кроме того, земли наши полны разбойников и мародеров, бесчестных, безжалостных душегубов. Ширятся слухи о возвращении демонов и забытых чудовищ. В эти дни горя и скорби все честные люди, а также... другие народы Фархейма, как никогда, нуждаются в защите. Поэтому мы объявляем о создании Праведной Инквизиции, нового рыцарства, чьей целью будет поиск и уничтожение зла во всех его проявлениях. Я, волей Ушедших Богов бывший некогда великим магистром ныне распущенного Ордена Паладинов, с тяжелым сердцем вновь принимаю на себя груз руководства рыцарством и титул Верховного Инквизитора. Отныне каждый обязан оказывать любую посильную помощь воинам, несущим на себе мой знак, ибо полной победы над мраком мы достигнем лишь сообща...»

    Аргрим молча слушал, скользя взглядом по стенам и потолку. Старика Раттбора явно было рано сбрасывать со счетов. Так вывернуть истину наизнанку вряд ли смог бы кто-то другой. Слова, сказанные хриплым мертвецким шепотом, определяли дальнейшую судьбу всех, умудрившихся выжить, лишали их шансов на спасение. Скоро, скоро начнется кровавое веселье, и земли четырех народов превратятся в сплошное поле битвы, служащее лишь одной цели — развлечению Химеры, дочери Внешнего Хаоса.

    - Закончил? - спросил магистр, когда скрип пера по пергаменту прекратился.

    - Да, - ответил писарь и протянул ему документ. Руки парня заметно дрожали. Благовония и полумрак не смогли обмануть его. Наверное, стоит впредь подобные встречи со слугами взять на себя, а первого Верховного Инквизитора показывать публике только время от времени, тщательно подготовившись и издалека. Например, с балкона.

    Раттбор пробежал текст бледными глазами, потом одним движением подписал его и сунул бумагу обратно трясущемуся прислужнику.

    - Спустишься в подвал, отнесешь переписчикам. К утру должно быть двести копий.

    - Да, ваше светлейшество.

    - Двести!

    - Да, ваше светлейшество.

    - Ступай.

    Поклонившись, парень развернулся и быстрым шагом, чуть не падая, кинулся к дверям. Когда он скрылся в коридоре, Аргрим поднял правую руку над головой и растопырил пальцы. Тотчас в трех шагах от него, из теней, скопившихся между лишенных факелов колонн, возник воин Погонщиков.

    - Следуй за ним в подвал и внимательно слушай, о чем он будет говорить с переписчиками. Потом уничтожь. Жду с докладом.

    Погонщик — нет, уже Инквизитор — кивнул и вновь растворился в тенях. Прошелестели легкие шаги, приоткрылась и хлопнула створка дверей. Наступила тишина.

    - Сколько их? - спросил магистр.

    - Что?

    - Сколько их здесь, в этой комнате? Твоих невидимых убийц?

    - Не моих, ваше светлейшество, - усмехнулся Аргрим и чуть склонил голову. - А ваших.

    - Брось, - отмахнулся Раттбор и встал с трона. - Думаешь, я не понимаю, что представляю собой? Всего лишь инструмент. Деревянную дурилку, которой бродячий циркач развлекает крестьян на ярмарке, пока его товарищ незаметно обчищает их карманы. Но я не возражаю... я готов к этому. Надеюсь только, что хорошие хозяева не станут выкидывать добрый инструмент. Потому что когда-нибудь он может пригодиться снова.

    Колдун не отвечал. Повернувшись к дверям балкона, он сосредоточенно смотрел на юг, туда, где начинающий темнеть небосвод прятал у самого горизонта узкие облака, похожие на чьи-то растопыренные пальцы. Или это дым? Будет буря. И придет она именно с юга, со стороны Девятого Замка алхимиков. Возможно, он все-таки зря посмеялся над двухголовым божком и его очумелым рыцарем-протеже. Возможно, следовало довести дело до конца.

    - Так смогу ли я пригодиться снова? - во второй или третий уже раз повторил магистр.

    Аргрим отвлекся от размышлений, повернулся к разлагающемуся старику, пожал плечами:

    - Кто знает. Почему бы и нет.

    - Хорошо, - кивнул Раттбор. - Хорошо. Это лучше, чем ничего.

    Тяжело переваливаясь, он обошел вокруг трона, облокотился о спинку, кашлянул, выплюнув несколько багровых капель. Потом, будто вдруг только что вспомнив, спросил:

    - А что с мальчишкой?

    - С паладином, которого мы привезли?

    - Да.

    - Без сознания. Раны тяжелые, но выкарабкается. Молодой, здоровый организм...

    Раттбор облизнулся, и тоненькая струйка слюны пробежала по его гладкому подбородку. У мертвых свои аппетиты. Шумно втянув носом воздух, он поднял взгляд к потолку:

    - А где паренек?

    - В башнях. В моих покоях. Его надежно стерегут.

    - И...

    - Нет. Погодите, ваше светлейшество. Мальчишка пока нужен. Мы дождемся, когда он проснется, а потом выясним, что ему приснилось. После этого делайте с ним, что хотите.

    - Хм... да. Отлично. Он один?

    - Его брат для нас не опасен, я не стал тратить на него время.

    - Не опасен? А если тот попытается освободить нашего пленника?

    Аргрим приподнял бровь:

    - Освободить? Ну что ж, пусть попробует. Тогда вы, ваше светлейшество, получите в свое распоряжение и его.

    Раттбор расплылся в широкой, узкой, жабьей улыбке. Аргрим скривился, не скрывая отвращения. Ради власти и победы он готов был терпеть рядом с собой даже такую мерзость.

    Скрипнула дверь, легкое дуновение свежего воздуха коснулось лица. Тени чуть двинулись, исказились и образовали высокую плечистую фигуру с длинными мечами, крест-накрест висящими за спиной. Слава Темным Владыкам.

    - Сделано, - сказал воин и бросил на пол отрубленную голову писаря. Та упала с глухим стуком, забрызгала мрамор красным. На бледном, испачканном кровью лице несчастного застыло изумление. Первая жертва Праведной Инквизиции.

    - Ты слышал его разговор с переписчиками?

    - От первого до последнего слова.

    - О чем говорили?

    - Нет оснований тревожиться, господин. Он только повторил приказ магистра сделать две сотни копий к утру.

    - Прекрасно.

    - Кто-нибудь видел тебя? - тихо спросил Раттбор, не отрывая пристального взгляда от головы, подкатившейся к подножию трона.

    - Не обижайте моих людей, ваше светлейшество, - ответил за воина колдун. - Они ничем этого не заслужили.

    Верховный Инквизитор промолчал. Убийца легко поклонился и, отступив на шаг, скрылся в темноте. Одно плавное, неуловимое движение, едва заметный всплеск мрака, то ли перепончатые крылья, то ли просто рябь в глазах — и тени успокоились, улеглись привычным узором. Аргрим завидовал ему. Он сам с удовольствием бы ушел на темную сторону, наслаждался ее тишиной и цельностью, слушал бы далекие голоса демонов и постигал истинную суть вещей. Но у него было слишком много обязанностей.

    - Не волнуйтесь, ваше светлейшество, - сказал он. - Я лично решу вопрос с братом-близнецом нашего пленника. Тем более, что у меня имеются способы разобраться с ним на расстоянии.

    - Замечательно, - Раттбор вряд ли понял хоть слово из сказанного колдуном. Ему было не до того: Верховный Инквизитор вплотную подошел к отрубленной голове и сейчас медленно опускался на четвереньки, протягивая мелко дрожащие пальцы к широко раскрытым, невидящим глазам убитого писаря. Аргрим пожал плечами и вышел на балкон. Во имя Химеры, он точно знал, кого первым отправит в огонь, когда Хаос обрушится на мир.

    Старший Погонщик Теней стал вновь наблюдать за идущим внизу ремонтом барбакана, стараясь не обращать внимания на жадное чавканье, доносившееся из дверей за его спиной.